Перечитываю А.Кристи - отдыхаю!
Очень нравится П.Коэльо.

А я вот от многих слышу, что ОЧЕНЬ нравится П. Коэльо. Может, я не те книги прочла? Но что-то я не совсем в восторге. Посоветуйте, Лор Ивановна)))

Краткий экскурс в творчество Пауло Коэльо

«Алхимик», ставший «культовым» роман Пауло Коэльо, — притча именно для нашего времени, и не зря это любимая книга миллионов людей в 117 странах мира.
«Добиться воплощения своей судьбы — это единственная подлинная обязанность человека.

«Брида» — волнующая история о любви, страсти, тайне и духовном поиске, в которой волшебство говорит на всех языках человеческого сердца. Главная героиня – Брида - прекрасная молодая ирландка, она стремится познать мир. На ее представление о жизни повлияют два человека, которых она повстречает на своем жизненном пути - мудрец, учащий ее преодолевать страхи, и женщина, рассказывающая ей, как двигаться в ритме потаенной музыки мира. Оба наставника видят в Бриде особый дар, но раскрыть его в себе и продолжать свой путь она должна без их участия. Пока Брида находится в поисках своей судьбы, ее отношения с людьми приходят в противоречие с желанием изменить себя.
“В анонимном тексте сказано, что каждый человек, в течение его или ее жизни, может совершить выбор: стать строителем или садовником. Строители могут потратить годы, чтобы завершить свое дело, но однажды они действительно его завершают и сказываются окруженными собственными стенами. Жизнь теряет свой смысл, как только здание закончено. Те, кто выращивает сад, могут переживать штормы, и им редко удается отдохнуть, но сад никогда не прекращает расти. И хотя он требует постоянного внимания садовника, это позволяет жизни быть огромным приключением. В истории каждого сада - история всей земли”.Пауло Коэльо

"Вероника решает умереть"
Этот роман посвящен девушке, оказавшейся в психиатрической клинике после попытки покончить с собой. Там, в клинике, она вернулась к жизни, полюбила и только тогда узнала цену подаренной ей Богом жизни, научившись воспринимать каждый новый день как чудо.

«ДНЕВНИК МАГА», или «Паломничество», как еще называют эту книгу, - это описание путешествия Пауло Коэльо по легендарному Пути Сантьяго, пройденному миллионами пилигримов со времен средневековья. В своем поиске он встречает мистических проводников и демонических вестников, учится понимать природу истины, для обретения Силы знакомится с упражнениями-ритуалами мистического Ордена КАМ.
«Дневник мага» занимает важнейшее место в становлении Коэльо как писателя. Хотя это его первая книга, она не уступает феноменальному «Алхимику» по глубине и поиску смысла.
В 1986 году, когда Пауло Коэльо совершал свое паломничество, по Пути Сантьяго прошло всего 400 человек. На следующий год после публикации «Дневника мага» по этому Пути прошло более полумиллиона пилигримов.

"Дьявол и сеньорита Прим "
Этот роман — удивительный рассказ о человеческой душе, о необходимости делать моральный выбор.
В маленьком горном селении появляется незнакомец. В чемодане у него одиннадцать слитков золота, с их помощью он хочет испытать людей, которые, по его мнению, более склонны к злу, чем к добру. Селянам предстоит прожить неделю, полную драматических событий, оказаться перед лицом любви, смерти, власти, в душе каждого будет происходить борьба между Светом и Тьмой.

«Заир» — это роман-поиск, роман-исповедь. У главного героя бесследно исчезает жена. Он теряется в догадках, что это — похищение, шантаж? Не хочется думать, что Эстер могла уйти, не сказав ни слова, что она могла просто разорвать их отношения. Постепенно мысль о ней становится наваждением... Автор делится с читателем своими сокровенными мыслями и переживаниями и рассказывает захватывающую историю любви.

"Книга воина света"
Книга переносит нас в мир мечты, учит легко воспринимает непредсказуемость жизни и быть достойными своей уникальной судьбы. Короткие вдохновляющие притчи приглашают нас  вступить на путь воина, на путь тех, кто ценит волшебство жизни, кто признает свои поражения и не останавливается на по/ пути, кто ищет Свою Стезю и находит ее.

«На берегу Рио-Пьедра...» — первый роман трилогии «В день седьмой», куда входят также «Вероника решает умереть» и «Дьявол и сеньорита Прим». Это роман о любви, о том, что она — главное в нашей жизни, и через нее можно точно так же прийти к Богу, как и через служение  Ему в роли монаха-чудотворца. А еще о том, что рано или поздно каждому из нас приходится преодолевать свои страхи и делать Выбор.

"Одиннадцать минут"
Юная бразилианка, поддавшись на уговоры вербовщика, направляется в Швейцарию, чтобы стать танцовщицей в закрытом клубе и заработать денег на ферму для своих родителей. Но все, как это обычно в таких случаях и происходит, оборачивается совсем иначе...
История Пилар все-таки заканчивается встречей с «прекрасным принцем».
Как правило, такие встречи происходят в тот миг, когда мы доходим до предела, когда испытываем потребность умереть и возродиться. И когда мы пришли в отчаяние, поняв, что нам нечего терять, проявляется неизведанное, и наша жизнь меняет свою орбиту...

«Пятая Гора» повествует о 23-летнем Илии-пророке, жившем в IX веке до н. э.
Под угрозой казни Илия вынужден покинуть родную страну. Он находит прибежище в прекрасном древнем городе Акбаре, у молодой вдовы и ее сына. Илии мучительно трудно сохранять свою святость в мире, истерзанном тиранией и войнами, а тут еще приходится выбирать между впервые открывшейся ему любовью и глубоким чувством долга...
Живописуя драматические приключения в ярком и хаотическом мире Ближнего Востока, Пауло Коэльо превращает рассказ о пророке Илии в необычайно трогательную поэму об испытании человеческой веры.

Зоя Журавлева. Стихи в прозе или проза в стихах

Возможно, многие из вас вспомнят чудесные повести для детей Зои Журавлевой — «Сними панцирь», «Ожидание», «Кувырок через голову», лирические «взрослые» повести «Островитяне», «Выход из случая», или парадоксальный роман с парадоксальным названием «Роман с героем — конгруэнтно — роман с собой». Именно в нем, опубликованном в читаемом всей страной толстом журнале «Нева» в 1988 году, наиболее ярко и зрело проявились талант Зои Журавлевой и ее особое, — глубокое и почтительное — отношение, к Слову и к Душе человека.

"Когда исчезнут вещи и дела, и даже след цивилизаций, вдруг прорастут из Времени — Слова, осмыслив жадное Пространство. Все, что копили миллионы лет, Слова вдруг явят, запах свой и цвет, и форму, без которой слова — нет. Ведь только Человек, сам вырвавший Слова из немоты, как джина — из бутылки тесной, внушил себе, что слово — бестелесно, что можно им распоряжаться кое-как, бросать на ветер, как пустяк, и ставить запросто — на место, лишь Человек наивный, так уж вышло, бесстрашно их лишает смысла. Слова — до времени — дают с собой играть, свою скрывая власть, но расщепленный атом содрогнется — от зависти — когда терпенье это оборвется. Хоть можем мы еще бездумно жить, и мелочность свою в слова рядить, и мелкостью своей словам вредить, и говорить, и городить. Им — некуда спешить, у Слов — в отличие от нас — в запасе Вечность".

"Мысль, серенькую как лесная птаха, вдруг выразить нарядными словами — моя всегдашняя забота и печаль, и в этом деле я поднаторела, ища для серого — блестящие оттенки. Осталось неразгаданным: зачем? Что заставляет душу вращать мучительно словесный вал? Так океан бездонными валами ворочает... А в результате — ракушками поросший старый остов рыбачьей лодки, прядь травы увядшей иль просто камень выкинут на берег, каких кругом полно на берегу. Зачем так сладостно смещать понятья, когда важней — понять их? Тайный смысл лишь ускользает в ворохе созвучий. И остается лишь мгновенный всплеск, как будто рыба, прохладная и скользкая как мысль, ударив плавниками круто в волны, плеснула... И канула в безвестные глубины. И почему такое наслажденье мне доставляет этот труд души? Такое полное и чистое блаженство, что заглушает все другие чувства, вдруг делая слепой, беззвучной и счастливой? Какое это к Вам имеет отношенье? И почему — имеет, вот вопрос...".

"В последнем приступе тепла, таком глубоком перед первым инеем, вдруг земляника сдуру зацвела и колокольчики цветут по-синему. А вдоль тропинок — будто прорвались — оранжево и жгуче прут маслята, насаживая легкий палый лист себе на голову. Безлично и призрачно в овраге щелкнул выстрел, как треснул под ногой ольховый куст. И чей-то голос, призрачный и чистый, сверкнул среди берез. И в ельнике потух. Вновь тишина — прозрачна и густа. И слышишь то, чего нельзя услышать, — как слабы жерди старого моста через ручей, как медленно в сосне восходит сок, как неизбежно всему приходит срок, утратам и надеждам, как белый гриб на взгорке одинок, коль взор не радует ничей, и никому не нужен, а в луже крошечный вскипает пузырек, и выцветает в сумерках восток, и где-то чей-то остывает ужин. Болотных кочек прозелень пышна, как будто впереди — весна. А в деревеньке уж зажигаются огни, дрожа за окнами, как свечи. Здесь местные фамилии смешны и, может, потому — так вечны: Ванюшечкины, Репкины, Горынычи, возможно — прозвище, а может — так и есть, когда-то к слову относились иначе, умея тайный смысл его беречь, и в подполе, где нынче лишь картошка, гнездился Домовой и шастал ночью на добрых и мохнатых ножках, оберегая сон людской. А речка Вруда, где спит форель и где бобры еще плетут свои запруды, летит бугром и выше берегов, тяжелая вода слоиста, словно льдины, и баньки, маленькие копии домов, исходят теплым дымом. Светящиеся пряди иван-чая их празднично и чисто обрамляют, и в сумерках сияют у реки забытые на грядке ноготки в соседстве с увядающим салатом. Прозрачная печаль, как будто бы уже знакомая когда-то, что — радости сродни, соединяет всё — беззвездную сияющую даль, тебя, чернеющую лодку в камыше и деревенские дрожащие огни из окон. Как перед гибельным полетом — птице, как землянике — хочется душе бесстрашно и последне обольститься...".

У темных елей черная хвоя, и черные — углом — ложатся тени. Душа моя — ты черная ладья, летящая в слепом кипенье. Не видно и не слышно берегов. Фарватер узок. И страшна стремнина. Тяжелая вода черна — как кровь из раны, что неисцелима. Меж облаков ударил глаз луны. И вспух, сверкнул и растворился камень. В ушах гудит от черной тишины, которая — мы сами. А черных гор давящая гряда угрюмой сводит судорогой спину. Душа моя — ты черная беда, которая ни с кем не разделима.

Так пусто мне без Вас, как будто из камня высосана твердь, из солнца — свет, и сок желудочный — из самого желудка. Так можно, не заметив, помереть, сойти на нет. Душе моей так ново — зависимости чувство сознавать от голоса чужого. Так тускло мне без Вас, как будто хрустким пеплом мир накрыло, как — помню — на Курилах, когда извергся Тятя, было; теплый пепел коровы втягивали жадными ноздрями, он проступал на теплых их губах, а в их глазах качалась, словно баржа на волнах, печаль непониманья. Так серо мне без Вас, как будто — из глаза вынут взгляд, рассвет из утра, как будто из фламинго вдруг перья выдраны — где билась тайна жизни, ее кричащая багряность. Так скучно мне без Вас. Как будто — кругом чужая пьеса, в ней смысл, возможно, есть, я — тоже персонаж. Но нет ни сил, ни интереса — ее понять, хотя б — прочесть, тем более — войти в ее кураж…

Душа моя на цыпочках стоит, все тянется к чему-то там высокому, и у нее всегда усталый вид, такая белая, немая, одинокая, и вечно что-нибудь не понимает, возможно — дура, может быть — святая. Ух, как она мне надоела, ей — что угодно, только бы — не дело!

Деревня называется «Вязок», хоть вязов нет, давно, наверно, сгнили, автобус на ухабах — как возок — подпрыгивает, наглотавшись пыли, а возле кладбища, где стертые кресты, где стерты временем и надписи, и плиты, дрожат печальные и голые кусты. Как будто Богом и людьми забыты и церковь, и могилы, и дома, прижавшиеся кое-как вдоль речки. Безлюдная недвижна тишина, а в ней — как будто притаилось нечто и ждет своей минуты. Бредет корова, будто бы сама себя доившая. И круто дорога повернула вбок, пошел цветистый — смешанный — лесок, и навсегда исчез Вязок — как сгинул, оставив в памяти лишь имя, такое теплое — «Вязок», хоть вязов нет давно в помине…

Луна вдруг вылезла, как пес, большой и рыжий. Опять не вышло ни пшена. Уж две недели зря пролетели. Все погубил серьез. Напыжась — нельзя писать. Открытьям несть числа. Ужель не знаю ремесла? Коль точность дадена, так выбивай мишени. Душа — как ссадина в колене — нытьем своим стесняет лишь движенья. Я распоясаться желаю, как розовых скворцов грохочущая стая взрывает куст, что был и тих, и пуст. Желаю — прянуть ввысь. Давай, прядай! Гляди — не расшибись об потолок, он — невысок. Чего, Луна? Я подаю по средам, а нынче — вторник, вроде бы, с обеда.

Тоска какая! Вышел дух из шарика любви — я лишь безводный акведук в бесчувственной пыли, в развалинах моих аркад лишь ветры душные крутят прожаренный песок, и тамариска узкий лист среди камней моих повис печально и легко, и только горстка черепах, заблудших душ пустыни, сухими коготками лап еще царапает мой прах, такой бездушный ныне. Но знаю, знаю — близок срок: сухой и жаркий глаз, неотвратимый, словно рок, необратимый, словно рог корридного быка, ревущего издалека, стучится в мой порог, то — трудовой экстаз.

Как этот кризис долог и угрюм. Какая впадина. Неужто будут горы? Бессилие повторов и безотвязность дум ужель дадут подъем? Когда? Потом. Потом и нищий на углу подаст, и за любой Ассоль придет баркас, и Мальчик-с-Пальчик будет ростом с нас. Потом, потом. Потом — и Бог воздаст. А что сейчас?

Я живу — как трава, мыслей нет у меня, только соки и сроки. Я живу — как трава под ногами зверья, но зверье — не мое и не богово, так, зверье из случайного логова. Я живу — как трава, только тем и жива, что траве не видать, что за дебри — трава…

На черном валуне сижу у пристани, лишайники узорчатые трогаю, а по реке гуляет солнце искрами, а по реке волна идет пологая. Паром вот-вот отвалится от берега, на нем машина тычется в козу, паромщик удалой в беретке беленькой кричит: «Эй, на земле, перевезу!» Я головой качаю неразборчиво, так скучно объяснять свои дела, мне не нужны любые перевозчики, хотела бы — давно переплыла. Мне нравится сидеть у этой пристани, бревенчатые нравятся дома, и думать размягченно и неистово, что адреса Ему я не дала. Лишайники на метр — примерно — выросли, уж вечность я сижу на валуне, а от реки приятной тянет сыростью, а солнце подбирается ко мне…

Змеиный суп я ложечкой мешаю, он голубой, но вроде — жидковат. Любовь свою, как схему, разбираю по памяти. Искрит. Плохой контакт. А может — слишком много вольт. Пора, пожалуй, ставить трансформатор в мою же замкнутую цепь. А супчик — ничего. Конечно — жидковато, но можно есть.

Между нами — час на электричке, а приехать не могу, потому как что-то сильно личное растеряю на бегу, что-то очень личное-рабочее, для чего торчу тут столько дней. А увидеть Вас ужасно хочется, все острей. Голос Ваш доносит расстояние — как ольховый хруст, Ваши интонации — случайные, голос пуст, я не слышу главного — молчания Ваших уст. Это ж надо — полюбить молчание, немоту наполнить полнотой, чтобы так бездарно и отчаянно тосковать тоской, чтоб завидовать своей же дочери и собаке именем Айша — им котлеты носите, и прочее, мне же ни шиша. Накурюся «Фениксом» до голода, растворю балкон, от залива синим тянет холодом, да сосновый звон, почки бузины, как пушки, бухают, прорываясь в лист, и, прочерчен первой тощей мухою, воздух чист. Нежностью ударит, будто обухом, — мир так тонок, был бы жив-здоров, другое — побоку. Будьте, гипертоник!

Когда я обращаюсь к Вам на «Вы», мне слышится торжественность органа, тревожно заполняющая высь прохладного и призрачного Храма. Когда я обращаюсь к Вам на «Вы», мне слышится дрожанье тетивы средь африканской девственной травы и потаенный, словно вздох, удар тамтама. Но Ваше «Вы» — как выстрел чужестранца, который — походя — спустил курок, и маленький восторженный зверек забился в муках посредине танца. Зверек — моя бессмертная душа, глядящая на Вас из камыша.

Прочитайте, интересно!